Джим додж не сбавляй оборотов не гаси огней

Обновлено: 14.05.2025

В своем втором по счету романе автор прославленной "Какши" воскрешает битниковские легенды 60-х. Вслед за таинственным и очаровательным Джорджем Гастином мы несемся через всю Америку на ворованном "кадиллаке"-59, предназначенном для символического жертвоприношения на могиле Биг Боппера, звезды рок-н-ролла. Наркотики, секс, а также сумасшедшие откровения и прозрения жизни на шосcе прилагаются. Воображение Доджа, пронзительность в деталях и уникальный стиль, густо замешенные на "старом добром" рок-н-ролле, втягивают читателя с потрохами в абсурдный, полный прекрасного безумия сюжет.

Джим Додж написал немного, но в книгах его, и особенно в "Не сбавляй оборотов" - та свобода и та бунтарская романтика середины XX века, которые читателей манить будут вечно, как, наверное, влекут их к себе все литературные вселенные, в которых мы рано или поздно поселяемся.

Макс Немцов, переводчик, редактор, координатор литературного портала "Лавка языков"

Часть ПЕРВАЯ - Джордж Гонщик: от побережья до побережья и снова в путь 4

Часть ВТОРАЯ - В ритме буги-вуги к могиле Боппера 20

Часть ТРЕТЬЯ - Странствующая душа 49

Джим Додж
Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

"…музыка,

сладкая музыка…"

- "Martha and the Vandellas"

"Dancing in the Street"

ПРОЛОГ

Чтобы разобраться в таких временах и событиях, необходимы дополнительные разъяснения. Они похожи на живого человека, который сопровождает призрака.

Ханиэль Лонг

"Подстрочник для Кабесы де Ваки"

Д ень с самого начала не задался. Я проснулся с первыми лучами солнца с пульсирующей, идущей из самой середки мозга мигренью, лихорадкой и ознобом, ноющей болью в каждой клеточке тела, подступающей к горлу тошнотой, противным привкусом во рту, будто бы я съел фунт колорадских жуков, резью в глазах и общим ощущением полного упадка сил и духа. Эти ощущения только усилились, когда я вдруг осознал, что должен вылезти из постели, потом долго колесить по плохим дорогам, сторговать дрова повыгоднее, а потом вернуться к себе на ранчо и запастись дровами на зиму - уже для себя. Если бы у меня был телефон, я бы немедленно отменил встречу, но ранчо было затеряно слишком глубоко среди холмов, чтобы телефонная компания позаботилась провести туда связь. К тому же я ухлопал целую неделю, организовывая встречу с Джеком Строссом, прикатившим сюда аж из Напы. Так что выбора у меня не было. И не стоит забывать - Стросс обещал мне по 1000 долларов за двадцать пять кордов, что на 993 доллара больше, чем у меня сейчас в кармане, но где-то на 4000 меньше той суммы, которая бы устроила моих кредиторов. При одной только мысли о собственном финансовом положении отчаяние переросло в обреченность. Повинуясь воле обстоятельств, я встал, оделся, шагнул наружу и поприветствовал начало нового дня, согнувшись вдвое за пустым дровяным сараем и сблевав.

Рассветное небо потемнело от клубящихся дождевых облаков, резко задувал южный ветер: того и гляди хлынет ливень. Я выпустил во двор цыплят, посыпал им немного корма, наколол лучины и с грехом пополам управился с остальными утренними делами. Вернувшись в дом, растопил печку, поставил чайник и стал рыться в буфете, пока не отыскал аптечку, в которой, вопреки соблазнам, берег таблетку перкодана. Болтавшаяся на дне пузырька, она выглядела такой маленькой и жалкой, и все же я проглотил ее с благодарностью. Я выставил блоху против Годзиллы, но лучше хоть что-то, чем ничего.

У меня болело все. Я не пил и не прикасался к наркотикам уже неделю - еще одна нагоняющая тоску мысль, - поэтому вывод напрашивался только один: меня подкосил гуляющий по округе вирус. Его прозвали грипп-жрун, потому что проклятый вирус буквально пожирал тело, и иногда его пиршество длилось неделями. При мысли об этих неделях мой желудок снова скрутило, но я собрался и поборол тошноту. Не хватало только выблевать перкодан - тогда мне точно конец.

Проявив такую недюжинную силу воли, я слегка взбодрился, давясь проглотил засохший тост и чай, залил огонь в печке и поковылял к своему 66-му "форду"-пикапу. Пора было отправляться в долгий путь, чтобы встретиться со Строссом в Монте-Рио.

Машина не завелась.

Я взял с приборной панели большую отвертку и вылез. Согнувшись в три погибели, подлез под левое крыло и подолбил по бензонасосу, пока тот не защелкал.

Стоило только пикапу завестись, как пошел дождь. Я включил дворники. Они не работали. Я опять вылез, откинул крышку капота и постукал по двигателю дворников, пока те не пришли в движение, будто крылья взлетающего пеликана. Я, считай, уже в пути.

А путь мой, надо сказать, всегда долог. Мой дом затерян глубоко среди прибрежных холмов округа Сонома, где совы вечно гоняют цыплят. У меня ранчо площадью в 900 акров, принадлежащее нашей семье вот уже пять поколений. Дом был построен в 1859 году, и в нем по-прежнему не хватало всех этих новомодных удобств вроде водопровода и электричества. До ранчо можно было добраться, отмахав восемь миль по убогой грунтовке, огибающей гребень холма, а можно было совершить двухчасовой переход прямо от берега по крутой заросшей тропке. На целых семь миль вокруг никаких соседей. Если добраться до пересечения грунтовки с окружной дорогой и проехать еще шесть миль по петляющей щебеночной однорядке, то окажешься у почтового ящика, а еще через девять миль будет ближайший магазин. Я живу в глухомани, потому что мне это нравится, но когда в то утро машина прыгала по ухабам, и мой мозг съеживался при каждом толчке, я был готов, не раздумывая ни минуты, переехать в квартиру в благоустроенном поселке, а если бы там поблизости была больница - то еще быстрее.

Чтобы отвлечься от собственных страданий, я настроился на сан-францисскую станцию и прослушал утреннюю сводку о пробках - уже затор на Бэй-бридж, заглохшая машина перегородила движение на въезде на Арми-стрит - но в кои-то веки все это меня не утешало. Зато перкодан, кажется, подействовал - по крайней мере, боль стала стихать.

Когда я выехал на окружную дорогу (прямо за владениями Чакстонов), мне уже стало казаться, что я выживу. Дождь все не кончался. Такая непрестанная морось. Убаюканный ровной дорогой, загипнотизированный движением похожих на маятники дворников, я, видимо, слишком задумался о действии перкодана и заметил оленя, только когда чуть не переехал его. Это был крупный пятнистый самец с раздутой, как бывает в брачный сезон, шеей. Он отскочил с перепуганной грацией, а я, не успев среагировать, ровно в тот же миг ударил по тормозам, угодил на скользкое место, съехал на обочину, вильнул раз-другой и врезался в торчавший по правую сторону от дороги пень. Голова стукнулась о руль, а потом, запрокинувшись, "повстречалась" со слетевшей с подставки 20-калиберной винтовкой. От двойного удара я совершенно одурел - что твоя мышь от эфира. Смутно помню, как мне чудилось, будто я заблудился в каком-то пульсирующем лесу в поисках своих мозгов. Я со всей мучительностью понимал: без мозгов мне свои мозги не найти, - поэтому все вокруг не имело ни малейшего смысла. До чего же я обрадовался, когда прилив адреналина рассеял эту пелену бреда! Открыв дверцу пикапа, я выбрался наружу - с ватными, но все же кое-как держащими меня ногами, разбитый, но живой.

Дождевые капли, попадавшие на лицо, освежали. Я немного помедлил, а потом зашагал к городу, держа кулак с оттопыренным большим пальцем, хотя ни впереди, ни сзади не было видно ни единой машины. Я прошел где-то с полмили, прежде чем до меня дошло - лучше было повернуть назад и добраться до Чакстонов. Воспользовавшись их рацией, я мог бы вызвать помощь. А помощь мне была ой как нужна.

Дождь усилился - вместо мороси теперь сыпались крупные капли. На ходу я то и дело ощупывал голову: все казалось, что струйки воды - это кровь, вытекающие мозги или еще какая-то жизненно важная жидкость, покидающая мою черепушку.

Дойдя до своего пикапа, я остановился. Я так его и не осмотрел, и теперь во мне вспыхнула безумная надежда, что его все-таки удастся завести. Но стоило взглянуть поближе, как все надежды пошли прахом: правое переднее крыло практически вдавилось в колесо, шпилька цилиндра безнадежно погнулась, поворотный кулак сломался. Я потащился дальше.

Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

День с самого начала не задался. Я проснулся с первыми лучами солнца с пульсирующей, идущей из самой середки мозга мигренью, лихорадкой и ознобом, ноющей болью в каждой клеточке тела, подступающей к горлу тошнотой, противным привкусом во рту, будто бы я съел фунт колорадских жуков, резью в глазах и общим ощущением полного упадка сил и духа. Эти ощущения только усилились, когда я вдруг осознал, что должен вылезти из постели, потом долго колесить по плохим дорогам, сторговать дрова повыгоднее, а потом вернуться к себе на ранчо и запастись дровами на зиму — уже для себя. Если бы у меня был телефон, я бы немедленно отменил встречу, но ранчо было затеряно слишком глубоко среди холмов, чтобы телефонная компания позаботилась провести туда связь. К тому же я ухлопал целую неделю, организовывая встречу с Джеком Строссом, прикатившим сюда аж из Напы. Так что выбора у меня не было. И не стоит забывать — Стросс обещал мне по 1000 долларов за двадцать пять кордов, что на 993 доллара больше, чем у меня сейчас в кармане, но где-то на 4000 меньше той суммы, которая бы устроила моих кредиторов. При одной только мысли о собственном финансовом положении отчаяние переросло в обреченность. Повинуясь воле обстоятельств, я встал, оделся, шагнул наружу и поприветствовал начало нового дня, согнувшись вдвое за пустым дровяным сараем и сблевав.

Рассветное небо потемнело от клубящихся дождевых облаков, резко задувал южный ветер: того и гляди хлынет ливень. Я выпустил во двор цыплят, посыпал им немного корма, наколол лучины и с грехом пополам управился с остальными утренними делами. Вернувшись в дом, растопил печку, поставил чайник и стал рыться в буфете, пока не отыскал аптечку, в которой, вопреки соблазнам, берег таблетку перкодана.[2] Болтавшаяся на дне пузырька, она выглядела такой маленькой и жалкой, и все же я проглотил ее с благодарностью. Я выставил блоху против Годзиллы, но лучше хоть что-то, чем ничего.

У меня болело все. Я не пил и не прикасался к наркотикам уже неделю — еще одна нагоняющая тоску мысль, — поэтому вывод напрашивался только один: меня подкосил гуляющий по округе вирус. Его прозвали грипп-жрун, потому что проклятый вирус буквально пожирал тело, и иногда его пиршество длилось неделями. При мысли об этих неделях мой желудок снова скрутило, но я собрался и поборол тошноту. Не хватало только выблевать перкодан — тогда мне точно конец.

Машина не завелась.

Чтобы отвлечься от собственных страданий, я настроился на сан-францисскую станцию и прослушал утреннюю сводку о пробках — уже затор на Бэй-бридж, заглохшая машина перегородила движение на въезде на Арми-стрит — но в кои-то веки все это меня не утешало. Зато перкодан, кажется, подействовал — по крайней мере, боль стала стихать.

Дождевые капли, попадавшие на лицо, освежали. Я немного помедлил, а потом зашагал к городу, держа кулак с оттопыренным большим пальцем, хотя ни впереди, ни сзади не было видно ни единой машины. Я прошел где-то с полмили, прежде чем до меня дошло — лучше было повернуть назад и добраться до Чакстонов. Воспользовавшись их рацией, я мог бы вызвать помощь. А помощь мне была ой как нужна.

Дождь усилился — вместо мороси теперь сыпались крупные капли. На ходу я то и дело ощупывал голову: все казалось, что струйки воды — это кровь, вытекающие мозги или еще какая-то жизненно важная жидкость, покидающая мою черепушку.

Чакстонов на месте не оказалось — наверное, с утра пораньше поехали за овцами. Зато я нашел запасной ключ, он лежал там же, где и прошлым летом, когда я присматривал за их домом. Вытерев грязь с башмаков об гостеприимно лежащий у входа коврик, я вошел. Врубил рацию и стал соображать, кому бы позвонить — кому-нибудь, у кого имеется не только рация, но и телефон. Донни. Донни Шацбург. Он откликнулся тут же, будто все утро только меня и ждал.

16 февраля 2011 г. 20:46

В этой книге - для меня - слишком много бесцельного. Искаженная реальность - пусть, хотя для меня и этого оказалось слишком много, но искаженное время жизней, плоские судьбы, никого, ровным счетом никого и ничего Настоящего, кроме, пожалуй, многострадальной машины, у которой все же не получается вывезти происходящее, - это для меня пустота, причем не вакуум, а эдакая пустопорожность. По поводу некоторых книг я могу сказать, что да, это хорошо, но это не моя реальность/нереальность. Здесь же мне показалось, что я жую картон с быстрыми набросками местности от руки и закусываю салфетками, где сокращенно записаны бросившиеся автору в глаза черты окружающих людей, из которых делаются персонажи. Мне не понравилось это блюдо. Оно призвано оторвать тебя от тарелки и унести далеко - к свободе.…

13 декабря 2010 г. 19:08

"читать Доджа равносильно участию в непрерывном праздновании всего того, что в этой жизни имеет значение"

Этим уже многое сказано.

А еще Додж однозначно не мастер концовок. Ему бы писать и писать, не заканчивать повествования, потому как все попытки закончить сюжет выходят весьма сомнительными. Смазано выходит, скомкано. Но ощущение сумасшедшей свободы, живущей на страницах его книг - увлекает.

8 августа 2020 г. 22:15

Это история о том как ГГ Джордж Гастин пытается найти для себя цель и смысл жизни. Среди долгих метений и мытарств он решает посвятить себя возможности дарить что-то другим людям. Первым таким его подарком становится кадилак. Машина которую он угонят и везёт через несколько штатов чтобы преподнести его в своеобразный дар звезде рок-н-ролла. А своеобразный это т дар потому, что певец погиб несколько лет назад в авиакатастрофе, да и даритель, дамочка увлекавшаяся магией и спиритизмом тоже умерла, и по сути ни для кого кроме как самого Джорджа это не имеет значение. На протяжении всего пути он встречает самых разных попутчиков. Каждый из которых наталкивает его на новые размышления и самокапания.

Книга наполнига музыкой, она буквально звучит со страниц, и запах пыльных автострад так же…

Напишите рецензию!

Не сбавляй оборотов. Не гаси огней скачать fb2, epub бесплатно

Родословная героя корнями уходит в мир шаманских преданий Южной Америки и Китая, при этом внимательный читатель без труда обнаружит фамильное сходство Гриффита с Лукасом Кортасара, Крабом Шевийяра или Паломаром Кальвино. Интонация вызывает в памяти искрометные диалоги Беккета или язык безумных даосов и чань-буддистов. Само по себе обращение к жанру короткой плотной прозы, которую, если бы не мощный поэтический заряд, можно было бы назвать собранием анекдотов, указывает на знакомство автора с традицией европейского минимализма, представленной сегодня в России переводами Франсиса Понжа, Жан-Мари Сиданера и Жан-Филлипа Туссена.

Перевернув страницу, читатель поворачивает заново стеклышко калейдоскопа: миры этой книги неповторимы и бесконечно разнообразны. Они могут быть мрачными, порой — болезненно странными. Одно остается неизменным: в каждом из них присутствует некий ностальгический образ, призрачное дуновение или солнечный зайчик, нечто такое, что делает эту книгу счастливым, хоть и рискованным, приключением.

Это эпос об отщепенцах современности, о магах новейших времен — о бандитах и мечтателях с большой дороги, о виртуозах вне закона, о престидижитаторах, благородных наркобаронах, картежниках и алхимиках наших дней. Пока читатель предвкушает философско-литературные радости, которые сулит название книги, тысячи специально обученных, невыдуманных и весьма серьезно настроенных представителей сил зла, настойчиво трудятся, создавая и преумножая опасные повороты сюжета, фатальные ситуации и устрашающие эпизоды.

Джим Додж работал сборщиком яблок, укладчиком ковров, школьным учителем, профессиональным игроком, пастухом, лесорубом, лесником. Сейчас живет на севере Калифорнии с женой и сыном, преподает писательское мастерство.

Это все, что нам необходимо о нем знать. Остальное — в его книгах.

Театр европейских интересов .. .. .. .. .. ..

Эта роза с самым длинным стеблем, которые только бывают у роз. И самая дорогая, конечно. Если это важно. Я держу её в руках - стебель постукивает по коленям в такт шагам. Лепестки, холодные и бархатные, иногда касаются моей щеки.

Первый раз в жизни я получаю розу в подарок - и как же она мне не нужна!

Но я иду с розой домой.

А в метро сидит человек. Его глаза завязаны бинтом, вокруг везде кровь. Рот его приоткрыт и кровь там поблёскивает, точно алое стёклышко. Почему-то она не вытекает оттуда. Очень страшно. Мимо идёт унылая девочка с розовой розой. Это я. А человеку больно.

Пангоды - большой даже по современным меркам северный поселок. Основа жизни - газовое месторождение "Медвежье", которое в свое время осваивал весь Советский Союз. Впрочем, некоторые регионы в освоении лидировали, поэтому со временем сложились определенные пропорции преобладающих, в количественном смысле, национальностей в составе местного населения: русские, украинцы, татары (затем, во времена рыночного начала, прибавились азербайджанцы). Однако последние годы смутили прежнюю пропорциональную гармонию, отчетливую и понятную, прибавив в названный ассортимент разнообразнейшего народу со всех просторов некогда единой страны, "бессистемно" ринувшегося на российские севера в поисках лучшей доли. Самый действенный способ зреть этот "интернационал" - посетить переговорный пункт, где можно услышать всякую речь, экзотические названия городов и весей, а также, в минуты ностальгического минора, легко найти земляка и спросить, не знакомясь: "Вы давно оттуда? Ну, как там. "

Нетребо Леонид Васильевич родился в 1957 году в Ташкенте. Окончил Тюменский Индустриальный институт. На Крайнем Севере с 1981 года. Сотрудник городской газеты и пресс-центра Пангоды.

С середины 90-х годов активно публикуется в периодических изданиях Ямало-Ненецкого округа: газетах "Рабочий Надыма", "Красный Север", журнале "Ямальский меридиан". Его очерки прозвучали со страниц Российской печати: в еженедельнике "Литературная Россия", в журналах "Тюркский мир", "Фактор".

Смерть Комиссара Катани

Комиссар Катани давно догадывался о своей печальной участи. Когда он пришел к своему другу в больницу, все уже было предрешено, машины с убийцами уже съезжались со всех концов города с одной целью - убить комиссара. Слишком долго Катани мешал мафии делать свои грязные дела, слишком у многих встал поперек горла. Это должно было произойти уже давно, но только сейчас мафия подготовилась наконец как следует, смогла собрать вместе всех своих отборных негодяев, вооружила их до зубов и не оставила комиссару ни малейшего шанса спастись. В больнице Катани узнал от бывшего мафиози, давно раскаявшегося в своих грехах, много полезной информации, которая могла помочь ему добраться до самого сердца мафии и вырвать у нее это самое сердце, повергнуть зверя и спасти тысячи жизней. Hо такое желание никому не прощается. Когда речь идет о собственной сохранности, мафия не жалеет сил и оружия, чтобы защитить себя, полностью уничтожает своих врагов. Хотя комиссар и догадывался, что жить ему остается недолго, в тот момент он был слишком увлечен той информацией, которую ему удалось добыть, поэтому позабыл о собственной безопасности. В двух кобурах у него лежало по восьмизарядному пистолету, а автомат и гранатомет были в машине, до которых было еще далеко идти. Комиссар быстро спускался по лестнице, не догадываясь, что его ждет. Как только он вышел в больничный двор, его на секунду ослепил солнечный зайчик. Будь комиссар более внимателен, он бы догадался, что это блестит трубка оптического прицела на винтовке снайпера, но в тот день комиссар потерял осторожность. Снайпер мог бы выстрелить в тот же момент, но, видимо, из-за какой-то звериной жестокости он хотел дождаться, когда Катани пройдет по детской площадке, на которой, славу богу, не было детей - они болели холерой - чтобы прикончить его посреди деревянных зверушек. Как только Катани поравнялся с деревянным медведем, внезапно он услышал песню в исполнении Лучано Паваротти, раздавшуюся из машины, стоявшей в другом конце двора - это был сигнал к атаке. В тот же момент боль ужалила комиссара в плечо, повергнув его на землю. Он потянулся в поисках кобуры, но пуля попала ему в локоть, сделав правую руку беспомощной. Катани инстинктивно покатился по земле, одновременно доставая другой пистолет левой рукой. Рядом с ним упало ухо жирафа, а затем и его голова. Зачем на детской площадке такой некрасивый и непропорциональный жираф - подумал комиссар, и с горечью понял, что вряд ли ему когда-нибудь удастся высказать свои мысли касательно устройства детских площадок. В ту же секунду пуля прошила ему голову, но, видимо, не задела никаких жизненно важных органов, потому что Катани продолжал свое движение. Только мысли его стали острее и беспорядочнее, он потерял ту рассудочность, за которую его ценили сотрудники. Катани вскочил и стал отчаянно стрелять из пистолета, видимо, надеясь прорваться до свой бронированной машины, где находилась рация и лежали боеприпасы. Он попытался припомнить, где оставил ключ от машины и понял, что забыл его в палате. Пути к отступлению были отрезаны. В этот момент у комиссара резко заболела пробитая пулей печень. Целый шквал огня обрушился на него, раздирая его тело на части. Обе руки бессильно обвисли, превратившись в кровавое месиво. Из его шеи хлестала кровь, оставляя страшные следы на зайчиках и лисичках, безучастно наблюдавших за происходящим. Катани поскользнулся и упал на гвоздь, неосторожно оставленный каким-то ребенком. Гвоздь воткнулся в его ногу, дойдя до самой кости. Поняв, что пробила его смертная минута, Катани вспомнил свою любимую с детства мелодию. Он стал напевать ее, но поврежденная гортань делала все его пение безнадежно фальшивым. Грохот беспорядочной пальбы стал поглощать его, Катани проваливался в небытие, его глаза бессильно закрылись, язык выпал, пиджак расстегнулся, шнурки развязались, волосы запутались. Хвост кенгуру ударил его по голове и он забылся. Очнувшись, он увидел радостное детское лицо. Это был его маленький ребенок, несмотря на свою молодость повидавший много горя. Катани увидел улыбающееся, но, видимо, чем-то озабоченное лицо хирурга. И хотя руки не слушались его, хотя весь он был обмотан бинтами, хотя позвоночник безумно болел, он знал, что выкарабкается, потому, что должен выкарабкаться.

Читайте также: